Заключенный: Лев Копелев
Днем стало нестерпимо жарко и душно. Мы сидели в одних кальсонах. Горло стягивало жаждой…Но парашу выносить можно было только когда наполнится. Приходилось долго упрашивать коридорного. Зато назначать носильщиков оказалось просто. Нашлось множество охотников тащить зловонную бочку, – по пути они могли напиться из крана…И на третье утро хлеба не было. Вопли “хле-е-ба!” слышались все чаще, все громче и протяжнее. И еще злее кричали с вышек часовые, иногда, впрочем, казалось, они кричат не со злостью, а с отчаянием.Чаще постукивали ввыстрелы…В обед раздатчики баланды сказали: “Хлеба нет, потому что пекарня сгорела. Обещают с другой взять, но когда, неизвестно. Сегодня уже троих застрелили, кто с окон кричал.”
Голод
Ничто так не убивало человеческое достоинство заключенного Гулага, как голод. Заключенные не могли думать ни о чем, кроме еды. Лишняя тарелка супа была огромным событием для лагеря. К хлебу относились как к золоту. Прием пищи превращался в ритуал, представлявший священный момент, когда каждый заключенный пытался убедить себя , что ему хватает еды. Известное произведение Александра Солженицина «Один день из жизни Ивана Денисовича», основанное на пережитом в Гулаге, отражает церемонию приема пищи.
Голод настолько разрушал человеческое достоинство, что сцены, когда заключенные рылись в мусорных ямах, отчаянно надеясь найти что-нибудь съедобное , становились обыденными. Дмитрий Панин вспоминал: «Смерть от пули не идет ни в какое сравнение с тем, что пришлось пережить многим миллионам погибших от голода. Такая казнь – верх садизма, людоедства, лицемерия.»