Галина Левинсон родилась в Москве. Ее мать была русская, а отец еврей. Она училась в Инженерно-строительном институте им. Куйбышева в Москве когда ее арестовали как жену изменника родины. Ее муж дружил со Степаном Радомысленским, сыном видного партийнова деятеля Зиновьева, против которого прошел громкий процесс в 1936. В 1937 ее отправили в Темниковский лагерь в Мордовии. Ее срок закончился в 1942, но была война и ее оставили в лагере “вольнонаемной” до 1946.

"В ночь на 1 сентября 1937 года арестовали меня. Сыну было 1 год и 22 дня. Он остался с моей матерью. Помогал мой отец, но в ноябре и его арестовали, о чем я узнала много позже. ... За мной пришел всего один человек в форме НКВД, вполне вежливый. Обыск был не особенно тщательный. Я попращалась с мамой, поцеловала спящего сынишку и пошла. ... Мой допрос продолжался десять-пятнадцать минут. Затем опять камера и в конце месяца – еще один вызов для расписки под приговором – пять или восемь лет ИТЛ. Мне дали пять."

"… Затем начало приходить оборудование для швейной фабрики. Вызвали Брониславу Борисовну Майнфельд – одну из первых женщин в Союзе, закончившую Бауманский институт, – и назначили ее старшим механиком фабрики. Итак, Майнфельд подобрала себе людей, имевших хоть какое-то отношение к технике, и мы начали сами, с помощью слесаря Станислава Антоновича, монтировать конвейер, а потом были назначены дежурными механиками. Примерно через месяц-два фабрика заработала. Шили лагерное обмундирование. Работали в две смены, и, насколько я помню, сначала (до войны) по восемь часов в смену. ... [В 1941, когда началась война,] Перешли на одиннадцатичасовую работу днем и десятичасовую в ночную смену. Стали шить воинское обмундирование. Ухудшилось питание. Ухудшилось, вернее, совсем прекратилось, снабжение нашей фабрики запчастями, а главное – иголками к швейным машинам. И ведь вышли из положения. С помощью наших слесарей организовали производство иголок из стальной проволоки..."

"Бараки, естественно, с двухэтажными нарами. Нары на восемь человек: четверо внизу, четверо вверху. На ночь бараки запирались, и мы пользовались парашей...По приезде нам выдали наматрасники и солому для набивки, наволочки и сено для подушек, полушерстяные одеяла и, по-моему, даже грубые бязевые простыни. ... Первые полтора года мы не имели права переписки... Потом разрешили писать тем женщинам, у кого в лагере родились дети. Когда детям исполнился год, разрешили запросить родных, которых забрали в детские дома. И только потом уже разрешили переписку всем – по одному письму в месяц."

"Бараки, естественно, с двухэтажными нарами. Нары на восемь человек: четверо внизу, четверо вверху. На ночь бараки запирались, и мы пользовались парашей...По приезде нам выдали наматрасники и солому для набивки, наволочки и сено для подушек, полушерстяные одеяла и, по-моему, даже грубые бязевые простыни. ... Первые полтора года мы не имели права переписки... Потом разрешили писать тем женщинам, у кого в лагере родились дети. Когда детям исполнился год, разрешили запросить родных, которых забрали в детские дома. И только потом уже разрешили переписку всем – по одному письму в месяц."

" Я не помню, когда, видимо, году в 1944-м, освободившие от полек бараки заполнили уголовницами. Сами по себе эти уголовницы нам особых хлопот не доставляли. Нас было больше. Но вот когда внутри зоны разрешили, как я уже говорила, устраивать маленькие огородики, на огородик моего друга Майнфельд и еще одной пожилой женщины повадился ночной вор и стал у них выдергивать морковку... Я решила подежурить у них на огородике. Запаслась хорошей дубиной и стала ждать. Ночью появилась огромная бабища по прозвищу «Чума» – и к ним на огород... Но я лупила ее этой дубиной, пока она не свалилась мордой в канаву и не уползла от меня на четвереньках. Я, конечно, боялась, и очень... Но, видимо, у уголовников своя этика: поскольку мы не пожаловались администрации, а управились сами, то и они не пожаловались. И огороды оставили в покое."

"Несколько раз я приводила сына в цех. Ему было лет восемь. Там его очень полюбила одна уголовница – Лида Чкареулли... Девочке было семнадцать лет. Три года она уже отсидела где-то в другом месте...Она была главарем мальчишеской бандитской шайки. Но девочка справедливая и любознательная...К сыну моему она привязалась. Даже сама сделал книжку с собственными рисунками и стихами."

"С Татьяной Гречаниновой. Она, естественно, не хотела рожать ребенка в лагере и просила Шапочкина разрешения сделать аборт. Шапочкин ответил: «Гречанинова, у вас нет больше мужа. Выйдя из лагеря, вы будете одиноки. Подумайте, как хорошо, если у вас будет ребенок, будет близкое существо». Он ее уговорил (она рассказала мне об этом перед смертью). У нее выросла прекрасная дочка, правнук, и до конца жизни она была благодарна Шапочкину."

"У нас ведь было швейное производство. Во время раскроя ткани остаются узкие полоски – «кромка». Эта кромка раздергивалась на нитки, из которых вязали шапочки, кофты –и для себя, и для обмена на продукты в ближайшей деревни Мухан. Туда могли ходить только вольнонаемные. И мы делали это –и для себя и для з/к. Десять километров туда, десять обратно..."

Левинсон покинула лагерь в 1946. В 1988 она начала работать в обществе "Мемориал" в Москве. В 1992, когда ей было 83 года, она уехала жить в США. "Внук мне говорит, что я напрасно вернулась из США тогда, в детстве. Не знаю. Я прожила нашу беду вместе со всеми. Мне недолго осталось. Как-нибудь доживу."