Михаил Соломон работал журналистом и проживал в Бухаресте, когда началась Вторая мировая война. Он отправился в Палестину и в 1943 году вступил в ряды Британской армии. В 1948 году он вернулся в Румынию, где был арестован как враг советского государства. Большую часть времени он провел в системе Гулага, отбывая срок в Магадане. После освобождения в 1956 году его снова арестовали в Румынии на дополнительные девять лет. Он с женой иммигрировал в Канаду, где начал писательскую деятельность.

Шесть человек в черных кожаных куртках и фуражках арестовали Михаила Соломона, когда тот проходил по улице в Бухаресте. Они поместили его в машину и повезли в Министерство Внутренних дел. «Что если они задержали меня по ошибке? Что если подобные вещи происходили сейчас в Бухаресте? Как возможно подвергать невинного человека тюремному заключению, только потому что они ненавидели его убеждения? Они обязаны предоставить мне своего рода судебное слушание, классовое заседание, партийное заседание, военный суд – что угодно.»

Когда Соломона отправили в Магадан, он встретился там с другом своего брата. Тот смог устроить Соломона работать врачом, не смотря на то, что Соломон вообще не имел ни медицинского образования, ни опыта. «Я точно не знал, как это случилось, но на следующее утро я выдавал себя за врача, у которого на рукавной повязке на левом рукаве красовался красный крест, имелась аптечка и два санитара в качестве помощников. Когда мы вышли из лагеря, я узнал, что пятьдесят больных мужчин и женщин находились в моем ведении. Недавняя выпускница мединского колледжа, отправленная на Колыму в качестве медсестры, заведовала нами.»

«В самый первый вечер я отправился (после приезда в Матросово) с визитом к лагерному врачу, который по обыкновению тоже был заключенным. Он внимательно выслушал мою историю, и когда я закончил, на столе стоял горячий чай, хлеб и варенье. Когда я надел бушлат (ватное пальто), то почувствовал что-то тяжелое в одном из карманов. В одном я обнаружил бутылку апельсинового сиропа с витамином С, эликсир жизни; в другом кармане – небольшой сверток масла, завернутый в двадцатипятирублевую банкноту. Я подошел обратно к двери врача, и как только он открыл, сказал : «Здесь должно быть прозошла ошибка, доктор. Вы по ошибке что-то положили мне в карман.» Я захотел вернуть подарки, но он только легко похлопал меня по спине.»

«В самый первый вечер я отправился (после приезда в Матросово) с визитом к лагерному врачу, который по обыкновению тоже был заключенным. Он внимательно выслушал мою историю, и когда я закончил, на столе стоял горячий чай, хлеб и варенье. Когда я надел бушлат (ватное пальто), то почувствовал что-то тяжелое в одном из карманов. В одном я обнаружил бутылку апельсинового сиропа с витамином С, эликсир жизни; в другом кармане – небольшой сверток масла, завернутый в двадцатипятирублевую банкноту. Я подошел обратно к двери врача, и как только он открыл, сказал : «Здесь должно быть прозошла ошибка, доктор. Вы по ошибке что-то положили мне в карман.» Я захотел вернуть подарки, но он только легко похлопал меня по спине.»

Соломон стал свидетелем убийства уголовниками одного из своих сородичей. «Сашка встал со своей койки. Это был молодой костлявый парень с ввалившимися щеками и водянистыми голубыми глазами. Голова побрита, как и у остальных. К 23 годам он уже был судим несколько раз, и сейчас как закоренелый преступник был сослан на работу в шахты Колымы. В северных лагерях Сашка, как и другие его собратья, отказался работать и жил на то, что ему удавалось украсть с кухни или из скудных блюд своих же заключенных товарищей. Зарабатывал он мало, так как ему приходилось делиться «жирами» и сахаром со старшими ворами. Сейчас он столкнулся с обвинением в серьезнейшем преступлении в преступном мире: «продажа» своих собратьев-воров лагерной администрации. За такое преступное предательство полагалось только одно наказание – смерть.»

В Берлаге, являвшимся частью Магаданского комплекса, проходили ежедневные радиопередачи. «С пяти утра до полуночи заключенным непрерывно промывали мозги пропагандисткими речами. Вольный являлся ответственным за радиовещание, передавая официальную версию новостей во все уголки лагеря.»

«Среди наших охранников были представители всех национальностей, проживающих в границах Советского Союза. Было несколько бессарабцев, чей родной язык –румынский. Когда между Румынией и Россией было подписано перемирие 12 сентября 1944 года, то их демобилизовали и отправили в родную Бессарабию. Их арестовали, как только они пересекли границу. В течении нескольких месяцев их держали под следствием, а затем предоставили альтернативу: согласиться служить три года в НКВД или отправиться в тюрьму как «предатели родины». Они сделали свой выбор и сейчас охраняли других «предателей» за колючей проволокой.»

«Однажды вечером моего сокамерника забрали, и я впервые остался один. Только сейчас я осознал свое одиночество, изнемождение, и безнадежность. Я ходил взад и вперед по камере в течении 24 часов с тем, чтобы измотать себя, надеясь, что настоящая усталость заставит меня уснуть. Я тосковал по жене, моим любимым, моему потерянному счастью. Я представил себе каждое счастливое событие, которое смог вспомнить. Когда я воспроизводил некоторые забытые детали, я исследовал их в малейших деталях, как хирург при особо загадочной болезни. Я пытался говорить на различных языках, которые знал. Я обобщил все мои знания по искусству, поэзии, философии, истории, политике. Но это продлилось недолго. Нервы сдавали. Я был словно пловец, изнуренный бурным морем, который был не в состоянии доплыть до берега.»

«Казалось, наши многочисленные разочарования подошли к концу, и мечты были на пути по их претворению в реальность, когда днем седьмого сентября 1955 года четырнадцать мужчин и одну женщину, румынских граждан, посадили на грузовики и отправили в аэропорт Магадана.» Однако тюремное заключение для Соломона еще не закончилось. Его отправили в Румынию, где он провел еще девять лет в тюрьме. «Когда я вернулся домой этой ночью, последовали еще девять лет заключения. Семнадцать лет ушли из моей жизни; я был молодым, когда оказался в тюрьме. Если я оглядываюсь на те колымские годы мук и ужаса, я могу только задать себя следующий вопрос: «Если в этом мире что-либо более невероятное, более ценное, более незаменимое чем свобода?»