Данило Шумук родился в 1914 году в крестьянской семье в Боремщине, Волыньская область. Участие в подпольной коммунистической деятельности привело к многократным арестам, и Шумук провел свыше пяти лет в польской тюрьме.Во время Второй Мировой войны его отправили на фронт, и он оказался немецким военнопленным. Шумук бежал из плена и стал политруком в Украинской повстанческой армии. В феврале 1945 его схватили органы НКВД и отправили в Норильск. Затем освободили в августе 1956 года. Спустя год его снова арестовали и приговорили к десяти годам заключения. В 1967 году его окончательно освободили. В общем, Шумук провел тридцать лет в принудительной системе лагерей.

« В конце апреля 1933 года полиция арестовала меня в четвертый раз. В первых трех случаях меня удерживали в течение двух дней в местном отделении полиции в деревне Хородне. Но в этот раз меня отправили в районную полицию в Любоме и содержали в заключении в течении двух месяцев по приказу прокурора. Меня отправили в грязную, сырую подвальную камеру с одним единственным окном, находящимся на стене высоко под потолком. Это производило удручающий эффект на меня. Впервые я увидел, что представляла из себя тюрьма, и осознал значение свободы.

«После освобождения из изолятора мне снова предписали работу на карьере. Однако я сразу же отправился к начальнику производства. «Либо назначайте меня на строительную работу в ночную бригаду Мельника, -произнес я, – либо отправляйте обратно в изолятор еще на два месяца, до того как я перевезу свои вещи в бараки.» В результате такого категоричного утверждения начальник производства мгновенно поднял глаза и уставился на меня. «Как это понимать?- наконец-то воскликнул он.-Я отправлю тебя туда, куда захочешь, при условии что у нас будет мир и спокойствие.» В действительности я не работал в бригаде Мельника, потому что, получив разрешение мастера бригады, я начал работать по ночам сторожем, охраняя только что отстроенные здания. У меня было время на чтение книг и газет.»

«В главном управлении НКВД в Киеве Шумук отказался предоставить больше информации, чем требовалось. Не давая Шумуку возможности спать в течении трех дней, они привели его на второй допрос. «Снова меня оставили сидеть на табуретке до утра: теряя сознание и падая; снова усаживаясь и затем снова падая,и так каждый раз, как только я достигал вертикального положения. В камере происходило то же самое: охранник стоял у двери, чтобы убедиться, что я не сплю. Так, мне не давали спать в течении пяти целых дней. Данная пытка, которая изнуряет также как и физическое насилие, не объяснима для тех, кто ее не испытывал.»

«В главном управлении НКВД в Киеве Шумук отказался предоставить больше информации, чем требовалось. Не давая Шумуку возможности спать в течении трех дней, они привели его на второй допрос. «Снова меня оставили сидеть на табуретке до утра: теряя сознание и падая; снова усаживаясь и затем снова падая,и так каждый раз, как только я достигал вертикального положения. В камере происходило то же самое: охранник стоял у двери, чтобы убедиться, что я не сплю. Так, мне не давали спать в течении пяти целых дней. Данная пытка, которая изнуряет также как и физическое насилие, не объяснима для тех, кто ее не испытывал.»

« Расследование по нашему делу вяло тянулось. Мы требовали его завершения, но бесполезно. Так, мы решили начать голодовку. Четырнадцать из семнадцати заключенных, начавших забастовку, отказывались от еды в течении целых шести дней. В итоге прокурор пообещал, что наше дело будет рассмотрено судом в апреле. Мы решили бойкотировать трех политических заключенных, которые разговелись на третий день нашей голодовки. В течении целого месяца никто с ними не разговаривал. Это было радикальное наказание, и не всегда уместное, потому что приводит к серьезному недовольству среди заключенных, которое трудно преодолеть по окончанию бойкота.»

«В лагере строгого режима меня направили в барак, где жили преимущественно литовцы, латыши и русские. Трое литовцев взяли меня под свое крыло и пригласили в свою группу, где они делились едой, которую получали из дома или покупали в лагерном киоске. Я был тронут их дружелюбием и гостеприимством. Это доказывало, что несмотря на обстоятельства, можно всегда встретить прекрасных людей.»

«Несколько раз, когда отряд конвоиров сопровождал заключенных от лагеря до рабочей зоны, командир отряда Повстяной и его помощник Никифоров приказывали заключенным ложиться на землю, особенно когда было грязно. Заключенных, отказывавшихся немедленно подчиниться, обстреливали до тех пор, пока они не зарывались в грязь. Жестокость со стороны военных возрастала с каждым днем.»

В лагерях Кайркана: “Заключенных заставляли работать. Условия были ужасными. В бараках было так холодно, что стены покрывались льдом. Мы не получали постельных принадлежностей, и не было водопроводной воды… Спустя два месяца я настолько обессилел, что я не мог поднимать ноги, чтобы перейти рельсовые пути. Ноги отказывали, и мне нужна была поддержка, когда я возвращался с работы…Смерть часто ходила кругами вокруг меня, заглядывая в глаза. Я часто думал, что если сейчас меня настигнет смерть, то никто не услышит обо мне, никто не узнает о том, что выпало на долю моих лагерных товарищей, и что случилось с моим народом.»

«Назвали мое имя. Несколько минут я не находил себе места, и сильно стучало седце. Ко времени, когда я дошел до здания комиссии, я заставил себя успокоиться. За столом в достаточно просторном помещении сидел приятный интеллигентный мужчина среднего возраста, возглавлявший комиссию и являвшийся членом Центрального Комитета КПСС (Коммунистической Партии Советского Союза). Прокурор из Генеральной Прокуратуры с недовольным и недоверчивым выражением лица находился справа, а слева – пожилой доброжелательный генерал… «У нас больше нет вопросов, – сообщил глава комиссии, когда они закончили обсуждение…Мы приняли решение освободить вас и снять судимость, – сказал глава комиссии, – однако вы будете лишены гражданских прав.» …На следующий день нас собрали у сторожевой вышки, и охранник открыл ворота. Дежурный офицер вызвал нас в соответствии с принятой практикой. Приятное чувство наполнило меня, так как впервые мы проходили через ворота без сопровождения конвоя.»