Маргарита Бубер-Нойманн и ее муж являлись членами немецкой Коммунистической партии. В 1935 году их отправили в Москву для работы в качестве переводчиков. Ее мужа арестовали в 1937 году, и она больше никогда его не видела. В 1938 году Бубер-Нойманн арестовали по обвинению в «контрреволюционной организации и агитации против Советского государства.» Проведя два года в Гулаге, ее передали немецким властям. Она провела следующие пять лет в концентрационном лагере, откуда ее освободили в конце Второй Мировой войны.

Я находилась в заключении в течении месяца и все еще не имела представления об официальной причине моего ареста. Помимо выхода из камеры вместе с остальными заключенными для совершения моциона и тому подобных занятий, я не была за ее пределами, за ислючением случая снятия и фотографирования отпечатков пальцев. С каждым днем я узнавала больше о процедуре на допросах, об обвинениях и вероятных приговорах. Мои друзья по камере посоветовали мне согласиться по крайней мере на обвинение в шпионаже, и ,возможно, на контрреволюционную организацию. «Не волнуйся, -они сочувственно говорили. Каждый получает это. Когда они тебя допрашивают, ты настаивай, что ты совершенно ничего не знаешь. Придерживайся этой линии до конца. И помимо всего, ничего не подписывай. Не имеет значение,сколько они продержут тебя здесь; тут все равно лучше, чем в Сибири.

« Я начала полоть сорняки. Семена подсолнечника высеивались механически, и были не более чем дюйм или приблизительно такой высоты. Солнце начало припекать и жечь мои руки. Все чаще и чаще мне приходилось выпрямлять спину и вытерать пот с затылка. Остальные были далеко впереди меня. Они были намного опытнее меня , особенно одна молодая женщина, которая была крестьянкой. Впоследствии я узнала, что иногда она могла выполнять двойную норму с целью получения двойного пайка хлеба. Она была для нас опасна, потому что могла делать норму легко, так что инспектор использовал ее пример, чтобы поднять норму для остальных. Женщины переговаривались друг с другом,проходя от одной борозды до другой. Казалось, они знакомы друг с другом. Только я была чужестранкой.

Бубер-Нойманн осмелилась попросить пересмотра своего дела и была отправлена в специальный отдел для исполнения наказаний. «Он состоял из отделения для женщин, отделения для мужчин, здания начальника и ряда камер. У ворот находился небольшой деревянный домик для охраны. Заключенные входили по-одному через узкий проход. Грязь в лагере была достаточно ужасной, но в отделении для исполнения наказаний она была просто шокирующей. Место около общественной уборной было покрыто грудами человеческого экскремента.Заключенные не утруждали себя использованием туалетной ямы. Было невозможно избавиться от зловония. Отделение для женщин было хуже, чем что-либо что я испытывала в лагере. Места для ночлега были сколочены из твердых кусков дерева различных размеров и толщины, и некоторые женщины спали на полу.

Бубер-Нойманн осмелилась попросить пересмотра своего дела и была отправлена в специальный отдел для исполнения наказаний. «Он состоял из отделения для женщин, отделения для мужчин, здания начальника и ряда камер. У ворот находился небольшой деревянный домик для охраны. Заключенные входили по-одному через узкий проход. Грязь в лагере была достаточно ужасной, но в отделении для исполнения наказаний она была просто шокирующей. Место около общественной уборной было покрыто грудами человеческого экскремента.Заключенные не утруждали себя использованием туалетной ямы. Было невозможно избавиться от зловония. Отделение для женщин было хуже, чем что-либо что я испытывала в лагере. Места для ночлега были сколочены из твердых кусков дерева различных размеров и толщины, и некоторые женщины спали на полу.

Уголовные заключенные составляли привилегированную категорию в лагерях Сибири. Они занимали любые второстепенные посты в лагерях и руководили, что можно именовать, общественной жизнью в лагере. В отличии от политических заключенных, их лагерная жизнь не представляла какого-либо сильного контраста с их привычным укладом. Можно почти утверждать, что они были прекрасно организованы. Уголовники подчинялись вожакам, чье слово было закон. Если один из лидеров решал по той или иной причине не выходить на работу на следующий день, ни один уголовник не отваживался ослушаться, несмотря на то, что в Караганде за отказ от работы по двадцати пяти основаниям предусматривалась смертная казнь. Уголовные элементы обращались с политическими заключенными с огромным презрением. Мы являлись врагами народа, в то время как они, будучи уголовниками, были лояльными советскими гражданами.

«Когда я оглядываюсь на первые два месяца, которые провела в отделении для наказания в Бирме , я с трудом вспоминаю напряженную работу на полях, обжигающее палящее солнце, постоянный голод, жуткие ночи с клопами и вшами, злобу и придирки моих сокамерников, потому что вместо этого я думаю о дружбе с Борисом Резником. Мы встречались каждое утро перед перекличкой. Он с утра делал для меня сигарету с махоркой из газеты, и вместе мы стояли, курили и любовались на каждодневное чудо природы: восход солнца вдалеке, из-за гор. Однажды мы удалось поработать на приусадебном участке вместо работы на поле. Наша задание состояло в ручной прополке участка,заросшего травой. Мы продвигались вперед, работая на коленях и тихо напевая.

Однажды ночью открылась дверь в нашей камере. Я спала до тех пор, пока мои соседи меня не разбудили , и только тогда поняла, что вызывают. Я перешагнула через спящие тела и выскользнула в коридор, где обнаружила ожидающего меня мужчину в форме. Он схватил меня за руку и стал толкать по коридору так, как будто я была опасным преступником, способным оказать сопротивление. Мы подошли к лестничной площадке. Проволочная сетка покрывала перила для того, чтобы воспрепятсвовать желающим броситься и свести счеты с жизнью. Мы спустились по длинному коридору, устланному ковром, который делал наши шаги бесшумными. Остановились перед дверью. На стене висела фотография Сталина, а за столом сидел крепкий молодой мужчина без пиджака с самоуверенностью, присущей ограниченному интеллекту.”

На четырнадцатый день после моего выздоровления мне было поручено работать в овощной кладовой. С тех пор я стала главным поставщиком для нашей небольшой группы. Там можно было обнаружить удивительные продукты: картошку, морковь, свеклу, лук – явства, которые мы с трудом могли найти в отделении для исполнения наказаний и то, если только нелегально. Это было время прекрасной и благополучной жизни. Моя главная забота состояла в выяснении как украсть чтобы остаться незамеченным. Участники «овощной банды» подвергались досмотру , каждый раз как покидали кладовую и при возвращении в отделение. Для избежания голодной блокады, я смастерила себе сумку, которая закреплялась вокруг моей талии, и в течении дня я наполняла ее тем, что попадалось мне под руку. Впервые мы получали достаточное количество еды, и весьма хорошего качества. Настроение улучшилось, и мы находились в лучшем состоянии.

Бубер-Нойманн и некоторых других немецких заключенных выпустили из Карагандинского лагеря без предоставления обьяснений. Они прибыли на станцию в Москву, надеясь, что их освободят. «Мы вышли на станционные пути, и мое сердце сжалось. Впереди стоял тюремный автомобиль. Я не совсем понимала, что ожидать; я об этом не думала. После приятной поездки это стало шоком. Мы почти почувствовали себя свободными.» В действительности заключенные продолжили путь в немецкие концентрационные лагеря. Бубер-Нойманн провела следущие пять лет в концентрационном лагере Равенсбрук и освободилась в конце Второй Мировой войны.