Джозеф Шолмер работал врачом для центральной службы здравоохранения в Берлине, когда в мае 1949 года его обвинили в агентурной деятельности для Гестапо и Британских Секретных служб. С 1949 по 1953 годы он находился в Воркуте. Получив работу на лесном складе, Шолмер вскоре понял, что ему никогда не удастся выработать положенную норму. Шолмер попросил одного заключенного сломать ему руку, с тем чтобы его больше не отправляли на тяжелую работу. После его направили работать при захоронении трупов заключенных, где он наблюдал, как охранники разбивали черепа трупов, чтобы удостовериться в том, что заключенный на самом деле мертв.

Однажды днем в моей квартире в центре Берлина появился тучный мужчина невысокого роста с бледным опухшим лицом, сопровождаемый женщиной-переводчиком. ‘Офицер говорит, чтобы вы прошли с ним, пожалуйста. Он хотел бы с вами поговорить.” Шолмера отправили в тюрьму в Берлине. «Мою одежду тщательно осмотрели, и затем мне разрешили снова одеться. У меня забрали бумажник, удостоверение, фотографии и письма. Затем охранник отправил меня в камеру. Дверь запиралась на засов. Я был один, и начал осматривать мой новый дом. Камера имела размеры: пятнадцать футов на пятнадцать. Она была пустой, за исключением деревянной койки. Там не было ни окна, ни соломенного тюфяка, ни одеяла. Вентиляционное отверстие, огороженное двумя железными решетками, выходило наружу. Электрическая лампочка ярко светила над дверью.”

В течении недели я разгружал грузовики с товарами, носился с бревнами или работал с пилой. Лично я никогда не думал, что буду заниматься подобной деятельностью. В этой бригаде было невозможно слодырничать. Норма устанавливалась высокой, чтобы каждый работал как можно больше, чтобы бригада смогла закончить до прихода следующей смены. Если я не делал свою работу, следовательно кто-то другой должен был ее делать за меня. И они не могли делать ее, потому что у них уже было предостаточно. Можно было сделать лишь одно. Однажды вечером я пошел к своему другу Ричарду, эстонцу, и объяснил мою ситуацию. «Сломай мне запястье с помощью куска дерева.» У меня было все готово. Я спрятал крепкий кусок дерева в снегу. Ричард спросил: «Как сильно я должен тебя ударить?

За три месяца, начиная с моего приезда в Воркуту и до начала ноября, я потерял более чем двадцать восемь фунтов. Каждый раз, когда нам доводилось ходить в баню, раз в десять дней, я мог видеть быстро развивающие признаки истощения. Мои ребра начали торчать, ноги худели, мышцы рук и плеч исчезли. Крайнее истощение смотрело мне в лицо. В результате постоянного поднятия тяжестей у меня развилась двусторонняя грыжа. Казалось, это даст мне передышку. Я пошел на прием к хирургу и попросил его прооперировать меня. «Я не могу,- сказал он.- Операции на грыжи не проводятся зимой. Каждый из трех или четырех заключенных имеет грыжу. Они крайне распространены в лагерях благодаря сочетанию тяжелой работы и недоеданию. Каждый ждет прихода зимы, чтобы прооперироваться. Операция означает четыре недели отдыха в госпитале. Теперь вы понимаете?

За три месяца, начиная с моего приезда в Воркуту и до начала ноября, я потерял более чем двадцать восемь фунтов. Каждый раз, когда нам доводилось ходить в баню, раз в десять дней, я мог видеть быстро развивающие признаки истощения. Мои ребра начали торчать, ноги худели, мышцы рук и плеч исчезли. Крайнее истощение смотрело мне в лицо. В результате постоянного поднятия тяжестей у меня развилась двусторонняя грыжа. Казалось, это даст мне передышку. Я пошел на прием к хирургу и попросил его прооперировать меня. «Я не могу,- сказал он.- Операции на грыжи не проводятся зимой. Каждый из трех или четырех заключенных имеет грыжу. Они крайне распространены в лагерях благодаря сочетанию тяжелой работы и недоеданию. Каждый ждет прихода зимы, чтобы прооперироваться. Операция означает четыре недели отдыха в госпитале. Теперь вы понимаете?

В первый день мы практически не говорили друг с другом. Мы разгрузили лесовозные сани и оттащили их к месту строительства. Я видел, что пожилой мужчина работал слишком мало. Когда мы прощались, он слегка поклонился и произнес: «Большое спасибо.» На следующий день я ознакомил его с основными лагерными правилами: 1) Работай как можно меньше. 2) Ешь как можно больше. 3) Как можно больше отдыхай 4) Используй любую возможность согреться. 5) Не терпи никакой глупости ни от кого. 6) Если тебя бьют, нанеси ответный удар без промедления. «Но я никогда в своей жизни не ударял человека, – сказал Мойреддин. – Если ты ударяешь здесь кого-то, ты бьешь не человека, а человеческие отбросы. Если ты однажды позволишь кому-нибудь ударить тебя, не оказав сопротивления, они уже никогда не остановятся. Спустя неделю его перевели в бригаду, разгружающую шлак. Для него это была отвратительная работа. Я видел Мойреддина каждый день, когда менялись смены. Однажды его там не было. Я спросил людей из его бригады, что с ним случилось. Они сообщили: «Мойреддин получил пять дней за колючей проволокой. За что? Он ударил начальника бригады!

Когда следователь вышел из комнаты, переводчик, присутствовавший на допросах Шолмера, дал тому следующий совет. «Я хотел бы вам дать дружеский совет. Я знаю все о вашем деле. Вы получите двадцать пять лет, чтобы ни случилось. Точно. Если будете по-настоящему настаивать, может быть, удасться избавиться от обвинения в шпионаже. Скажем, снимут год или два. Затем они вас еще на чем-нибудь поймают. Ради простой формальности признайтесь, что занимались небольшим шпионажем. Это приведет расследование к завершению, и ваше дело закроют. Вас отправят в лагерь, где ситуация лучше, чем здесь. Там вы сможете получить помощь от своих товарищей, но здесь они не смогут помочь. Самое главное-это беречь здоровье. Год или два тюремного заключения,и вы будете уничтожены. Вы сами это понимаете.

Большинство охранников в Воркуте–обычные люди, которые, также как и сами заключенные, являются пленниками тундры и жертвами холода. Служба на севере представляет своего рода ссылку для них. Их жизнь состоит из служебных обязанностей, строевого обучения и редких походов в кино в город, куда их ведут небольшими колоннами. Они помещают небольшие черные мишени на снегу для стрелковой практики. Посвистывание пуль напоминает заключенным, зачем солдат вообще тренируют. Сегодня они стреляют по мишеням, завтра это может быть против них. Люди всегда интересуются, как солдаты поведут в случае проблемы. «Будут они стрелять, или откажутся? Поддержат ли они нас? Государство достаточно ясно осознает опасности тесной дружбы между охранниками и заключенными.

Значительная часть моей нелегальной медицинской деятельности в лагере состояла в попытке отсрочить выздоровление моих пациентов. У меня было много примеров, когда заключенных заставляли выполнять такую тяжелую работу, что их единственный шанс для выживания находился в моей возможности сделать их больными. У меня была возможность узнать методы, которые заключенные используют, чтобы вызвать или сфальсифицировать заболевание. Они впрыскивают бензин себе под кожу. Это приводит к хроническому абсцессу, который не поддается никакому лечению. Нарыв на нижней части ноги можно получить, просто разрезав кожу и поместив туда грязь. Я перенял все эти методы и усовершенствовал их. Носовые кровотечения можно вызвать достаточно легко, коснувшись слизистых оболочек носа кусочком проволоки.

Моя ре-акклиматизация к жизни началась с невозможности заснуть. Я принимал большие дозы луминала каждые вечер и аналогичные дозы бромида каждое утро. Однако я воспринимал влияние Берлина – движение на улицах, людей, машины, трамваи, шум огромного города после мертвой тишины тундры- как нечто будоражущее, как шампанское. Первая неделя прошла в непрерывном неприятии всего нового. Я обнаружил у себя невозможность читать газету или книгу. Наши нужды оставались невероятно скромными. Мы смотрели на «буржуазные» лакомства через магазинные окна: шоколад, апельсины, бананы, и у нас были деньги, чтобы их купить. Однако нам было достаточно просто видеть эти вещи. У нас не было желания их приобрести. Апельсины были предметом наших мечтаний долгие годы, но мечты испарялись, как только апельсин лежал перед нами.